Освобождение Сталинграда

Вернулся сын в родимый дом
С полей войны великой.
И запоясана на нем
Шинель каким-то лыком.
Не брита с месяц борода,
Ершится – что чужая.
И в дом пришел он, как беда
Приходит вдруг большая.
Но не хотели мать с отцом
Беде тотчас поверить.
И сына встретили вдвоем
Они у самой двери.
Его доверчиво обнял
Отец, что сам когда-то
Три года с немцем воевал
И добрым был солдатом.
Навстречу гостю мать бежит:
- Сынок, сынок, родимый…
Но сын за стол засесть спешит
И смотрит как-то мимо…
Беда вступила на порог –
И нет родным покоя.
- Как на войне дела, сынок?
А сын махнул рукою.
А сын сидит с набитым ртом
И сам спешит признаться,
Что ради матери с отцом
Решил с живых остаться…
Родные поняли не вдруг,
Но сердце их заныло.
И край передника из рук
Старуха уронила.
Отец себя не превозмог,
Поникнул головою.
- Ну что ж, выходит так, сынок,
Ты убежал из боя?..
И замолчал отец-солдат,
Сидит, согнувши спину,
И грустный свой отводит взгляд
От глаз родного сына.
Тогда глядит с надеждой сын
На матери передник.
- Ведь у тебя я, мать, один –
И первый, и последний…
Но мать, поставив щи на стол,
Лишь дрогнула плечами,
И показалось, день прошел,
А может год в молчании.
И праздник встречи навсегда
Как будто канул в омут.
И в дом пришедшая беда
Уже была, как дома.
Не та беда, что без вреда
Для совести и чести,
А та, нещадная, когда
Позор и горе вместе.
Такая боль, такой позор,
Такое злое горе,
Что словно мгла на весь твой двор
И на твое подворье.
На всю родню твою вокруг,
На прадеда и деда,
На внука, если будет внук,
На друга и соседа…
И вот поднялся, тих и строг
В своей большой кручине,
Отец-солдат, - на том стою, -
Не мог, забыв присягу,
Покинуть родину в бою,
Придти домой бродягой.
Не мог мой сын, как  я не мог,
Забыть про честь солдата,

Хоть защищали мы, сынок,
Не то, что вы. Куда там!
И ты теперь оставь мой дом,
Ищи отца другого.
А не уйдешь, так мы уйдем
Из-под родного крова.
Не плачь, жена. Тому так быть.
Был сын – и нету сына.
Легко растить, легко любить,
Трудней из сердца вынуть.
И что-то молвил он еще
И смолк. И, подняв, руку,
Тихонько тронул за плечо
Жену свою старуху.
Как будто ей хотел сказать?
- Я все, голубка, знаю,
Тебе еще больней, ты – мать,
Но я  с тобой, родная.
Пускай, наказаны судьбой,
Не век скрипеть телеге,
Не так нам долго жить с тобой,
Но честь живет вовеки…
А гость, качнувшись, за порог
Шагнул, нащупал выход…
Вот, думал, кликнут: «Сын, сынок,
Вернись!» Но было тихо…
И, как хмельной, держась за тын,
Прошел он мимо клети.
И вот теперь он был один,
Один на белом свете.
Чужой, непринятый в семье,
Что отреклась от сына.
Чужой на всей родной земле,
Что двадцать лет носила…
И от того, как шла тропа,
В задворках пропадая,
Как под ногой его трава
Сгибалась молодая;
И от того, как свеж и чист.
Сиял весь мир окольный,
И трепетал неполный лист
Весенний, - было больно…
И, посмотрев вокруг, вокруг
Глазами не своими. –
- Кравцов Иван! – назвал он вслух
Свое, как будто имя.
И прислонился головой
К стволу березы, белой…
А что ж ты, что ж ты над собой,
Кравцов Иван, наделал.
Дошел до самого конца,
Худая песня спета.
Ни в дом родимого отца
Тебе дороги нету,
Ни к сердцу матери родной,
Поникшей под ударом.
И кары нет тебе иной
Помимо смертной кары.
Иди, спеши, беги туда,
Откуда шел без чести.
И не прощенья, а суда
Себе проси на месте.
И на глазах друзей-бойцов,
К тебе презренья полных,
Свой приговор, Иван Кравцов,
Ты выслушай безмолвно.
Как честь, прими тот приговор.
И стой. И будь, как войн,
Хотя б в тот миг, как залп в упор
Покончит счет с тобою…
А может быть еще тот суд
Свой приговор отложит.
 И вновь ружье тебе дадут,
Доверят вновь. Быть может.