Оборона Таманского полуострова

Чувство неба

Знаменитый русский художник Серов, работая над портретом, всегда искал в человеке сходства со зверем, птицей или рыбой. Это, как он уверял, давало ему возможность увидеть в обычном необычное. Однажды он писал портрет светской дамы. Портрет ему не удавался. Необходима была какая-то определяющая деталь, черточка, мелочь, которой он никак не мог найти. И вдруг понял: «Свиной глазок!». Вот что, оказывается, было в светской даме характерного. Образ найден. Портрет получился.

Если бы Серов встретил на своем пути Дмитрий Глинку, ему не пришлось бы ломать голову над поисками остроты в его облике. Тонкие губы, крупный черкесский нос, широкие, зоркие глаза и особенно веки, нависшие, складчатые, как у очень пожилых людей или птиц высоколетной породы. Орел! Вот кого мгновенно вспоминаешь, взглянув хотя бы мельком на Дмитрия Борисовича. Орел. Таков внешний вид Глинки.

Однажды в Крыму, стоя у Фороса над огромной пропастью, обрывающейся к морю, я увидел у самых своих ног орлицу, учившую летать орленка. Они делали плавные круги от скалы к бухте и снова к скале. Орленок летал старательно и прилежно. Трогательная детская сосредоточенность чувствовалась в его сгорбленных плечах, в боязливо втянутой шее. Орлица же плыла по воздуху так, точно стояла неподвижно и точно весь мир двигался ей навстречу. У самой скалы орленок, плохо рассчитав дистанцию, сделал такой резкий разворот, что орлице, которая парила справа, не осталось места для поворота. Тогда она изумительно точным, свободным и изящным движением опрокинулась с крыла на крыло, как самолет, и пошла от скалы к морю на спине, не потеряв ни секунды времени и ни пяди пространства.

Таков же и внутренний облик летчика Дмитрия Глинки. Глинка принадлежит к той породе советских ассов, которые чувствуют себя в воздухе полновластными хозяевами стихии. На языке авиаторов это искусство зовется «отличной техникой пилотирования»; на языке ученых — «безотказностью условных рефлексов»; на языке поэтов — «чувством неба».

Сам Глинка говорит об этом так: «Слабый летчик все время вертится в машине флюгером, напряженно следит за приборами, за горизонтом. Выходит, что он сам по себе, а его самолет — сам по себе. Они друг другу чужие. А машину надо чувствовать спиной, плечами, подошвами. Инстинктом ее надо чувствовать».

Есть в кавалерии слово «всадник». Поразительное по точности слово. Всадник не просто человек на коне: это человек, сросшийся с конем. Такого еще нет в авиации. Но понятие такое уже есть. Когда летчики класса Глинки садятся в машину, они действительно чувствуют себя спаянными с ней. Все органы самолета ощущаются ими, как органы собственного тела. Перебой мотора отзывается физической болью, перегрев — как температура собственной крови. И все это органически. Как бы впереди сознания.

В 1942 году на Крымском участке фронта с Дмитрием Борисовичем произошел поразительный случай. Получив задание сопровождать Ил’ы, Глинка в составе пятерки двигался к передовой. Он шел замыкающим и зорко озирал небо. Вдруг на линии фронта возникла стая «Юнкерсов», летевших к нашему переднему краю. Вот уже отделился ведущий, взял скорость и перешел в пике. Глинка рванулся к ним. В поле его зрения шли три немецких аэроплана: они готовились пикировать вслед за ведущим. Имея преимущество в высоте и превратив высоту в скорость, Глинка сразил всех трех. Первый, вспыхнув и вертясь с крыла на крыло, стал быстро падать в море. Второй снижался планирующим спуском. Третий пытался оттянуть на свой участок. Впрочем, дальнейшая судьба их Глинку уже не интересовала. Он заметил появление четвертого «Юнкерса» и кинулся на него. Расстояние между ними быстро уменьшалось. Вот уже отчетливо видно металлическое поблескивание его левого крыла. Но что это?

Странно... Ведь это же не крыло! Это никелированная спинка металлической кровати, а вот это, слева — не облачко, а подушка соседа по койке.

«Где ж это я?» — удивленно подумал Глинка.

— Вы в госпитале, — ответил молодой женский голос.

Оказывается, Глинку нашли в бессознательном состоянии далеко от останков разбитого самолета. Лежал он целым и сравнительно невредимым на широких шелковых волнах своего парашюта. Что произошло с ним в воздухе, как он заметил аварию, каким образом выбросился из самолета, — ничего этого Глинка не помнит. Последнее его впечатление; атака на четвертого. И все. По-видимому, он был контужен еще в небе, потерял сознание и все дальнейшее проделал уже автоматически.

Вот это и называется талантом. Талант — не просто отчетливо выраженное дарование. Это дарование, помноженное на школу. Но и этого мало. Это школа, перестроившая всю психику человека в одну стремительную и всепоглощающую направленность. Такая направленность как бы наделяет сознанием самую мышцу, сухожилие, кость. У человека становятся умными руки, плечи, колени. Воля его удваивается, утраивается волею каждой клеточки его тела.

Когда Лев Толстой умирал, вслед за последним вздохом, прекратившим существование гения, продолжал еще вздрагивать указательный палец правой руки. Толстой... писал!

Никакое событие, даже сама смерть, не в силах убить в творческом человеке стремление к тому, чему он посвятил всю свою жизнь, всего себя до последнего дыхания.

Дмитрий Глинка посвятил себя битве с врагами советского народа. Когда спрашиваешь его, какие личные качества дали ему возможность сбить 21 фашистский самолет, он пожимает плечом, растерянно улыбается и говорит:

— Да, собственно, только одно... Я крепко усвоил нашу новую поговорку: «Хочешь жить — убей немца».

Эту фразу Глинка поизносит очень просто, без нажима, без тени патетики. Уничтожение врага стало для Глинки в полном смысле слова глубочайшей потребностью. Погибнет ли он в бою — это еще большой вопрос, но лишите его боя, и он задохнется.

Вот он стоит на аэродроме у элегантного своего истребителя. Эта маленькая машина хорошо знакома немцам. Глинка стоит у своей машины в ожидании сигнала: скоро он вылетит на задание во главе группы истребителей. В ближайшее время должны появиться бомбардировщики, которых ему поручено сопровождать.

Глинка стоит у машины в синем комбинезоне, с шлемом подмышкой. Ветер играет его золотистым чубом. Он ждет. У него еще пять минут. Мало? Но летчики говорят: целых пять минут.
Что же делает в это время Глинка? Он достает записную книжку, вынимает вкладыш и читает его, беззвучно шевеля губами. Слывя грозою в небе, Глинка очень лиричен на земле. Он любит музыку и поэзию. В записной его книжке хранится стихотворение Исаковского, вырезанное им из «Правды». Некоторые строфы подчеркнуты. Чувствуется, что эти строки задели в Глинке что-то очень большое, очень важное:

Прости, прощай. Что может дать рабыне
Чугунная немецкая земля?
Наверно на какой-нибудь осине
Уже готова для меня петля.
Прости, родной. Забудь про эти косы.
Они мертвы. Им больше не расти.
Забудь калину, на калине — росы.
Про все забудь. Но только отомсти!

И Глинка мстит.

Северо-Кавказский фронт