Детство — это тихий московский дворик в самом центре Москвы, квартира на пятом этаже с высокими потолками и балконом, откуда было так весело пускать мыльные пузыри... И музыка. Чёрный рояль «Шрёдер» звучит величественно и спокойно, торшер освещает ноты и бабушкино лицо. Её игра на рояле — первая музыка из тех, что я помню.
...А в девять часов вечера, когда пора готовиться ко сну, она ласково желает всем спокойной ночи, но в царство Морфея погружается не сразу... Должно случиться что-то экстраординарное, чтобы бабушка легла спать, не почитав книгу на ночь. И, конечно же, её пример очень заразителен — поэтому и я начинаю любить, понимать и читать книги очень рано... Спасибо ей!
Имя у бабушки очень звучное и интеллигентное, очень ей подходит — Лидия Евгеньевна. А девичья фамилия её, Бухман — и вовсе «говорящая»: в переводе с немецкого она значит «Книжный человек». Интересно поворачиваются человеческие судьбы... Христиан Бухман, немецкий врач, приехал в Россию в середине XIX века, чтобы помочь местным лекарям бороться с холерой, да так и остался здесь, основав династию. И если бы не он, бабушки — а значит, и меня тоже — не было бы. Но век спустя пришли в нашу страну совсем другие немцы...
...На фронт бабушка ушла из Сведловска, добровольцем, в январе 1942 года; дабы добраться до линии фронта, весьма большие расстояния пришлось ей пройти и пешком. Сперва, она была начальником секретного штаба, потом подала рапорт о переводе на передовую, и была зачислена в медсанбат Панфиловской дивизии, внося свою лепту в дело исцеления наших бойцов. В августе 1942 года она была демобилизована после контузии, и, вернувшись в Московский Архитектурный Институт, куда была зачислена ещё до начала войны, продолжала исцелять — но уже не людей, а израненный город.
Хорошо помню я бабушкины встречи с однополчанами — например, у вошедшего в историю разъезда Дубосеково. Они собирались и вспоминали былое, ушедших товарищей... Пели песни (особенно запомнились «Подмосковные вечера»). Некоторые из них частенько и у нас в гостях бывали. Некоторые её воспоминания сохранились в виде дневника и были потом опубликованы в альманахе «Архитектор в солдатской шинели».
...Вскоре налёт прекратился, нам приказали построиться, взять котелки и отправиться в вокзальную столовую. Это приказание было выполнено моментально, с радостными воплями: все уже на ногах не держались от голода, а в глазах какие-то чёртики прыгали и разноцветные круги вертелись. Однако, пообедать не удалось: на полпути нас встретил комендант и предложил взять санитарные сумки и следовать за ним. Мы недоумевающе переглянулись, но вынуждены были подчиниться приказанию.
Подошли к вокзалу, и нашим глазам предстало жуткое зрелище: у перрона стоял пассажирский поезд, который фашистам удалось разбить на подходе к станции Лихославль. Часть вагонов была совершенно разбита, торчали только голые железные рёбра. Вокруг почтового вагона на большом пространстве валялись разбросанные силой взрыва письма.
Из перевязочных средств у нас были с собой только индивидуальные пакеты. Двое побежали в эшелон за бинтами и ватой, остальные пошли по вагонам. Мы с Ириной вошли в один из вагонов, точнее, не вошли, а с трудом пробрались через хаос развороченных досок, которые когда-то были дверью.
Ко мне подошла женщина с забинтованной головой и с какими-то странными, неподвижными глазами. Она спросила тихим шёпотом, что ей делать с мужем. «А что с ним?» — спросила я — «Не знаю, — ответила она — Нам нужно ехать в Калинин, а он никак встать не может. Я его зову, а он не отвечает, — посмотрите, пожалуйста!»
Я вошла за ней в вагон и увидела человека в чёрном пальто, который сидел в углу. Голова его лежала на полу. Ясно было, что больше он уже никуда не поедет. Я поспешила увести несчастную женщину, дала ей валерьянки, успокоила, как могла, клятвенно пообещала, что сейчас приведу её мужа, пусть она пока займёт ему место в санлетучке. Она успокоилась и села в поезд. Всё с такими же страшными, застывшими глазами. Очевидно, она сошла с ума от потрясения. Мне было бесконечно жаль её, но что же я могла ещё сделать?
(отрывок из дневника)
Некоторых война ожесточает, они привыкают к ней. Бабушка лишь стала острее чувствовать чужую боль, сострадать ей. И в военное время, и в мирной жизни она оставалась хорошим примером для всех, кто рядом. Вырастила пятерых детей, а когда те выросли — устремила свою любовь и внимание на нас, её любимых внуков. Мне её не хватает до сих пор — хотя прошло уже 17 лет.
