Песочные часы

1

Они появились у Вани в его десятый день рождения.

А дело было так. Как-то после Рождества с отцом они пришли на рынок в Венёв — райцентр в семи верстах от села Гати, где жила вся обширная семья Дорохиных. На холодных, заснеженных прилавках товару было немного. Времена были тяжелые: в эти суровые годы люди еще не до конца оправились от разрухи, досыта наедаться тоже не приходилось. Впрочем, других-то времен Ваня и не помнил.

Да и куплей-продажей здесь тогда не пахло. Денежная система новой революционной страны еще не встала на ноги, и люди меняли одно на другое, полагая, что так прогадать точно не удастся, а от голода спастись можно. Соленья брали за махорку, чай за сахарин, самогон за сушеные грибочки. Ассортимент зимой всегда невелик.

Особняком на рынке стоял известный в Венёве еще до Революции торговец скобяными изделиями Макар, наезжавший в город раз в месяц из Тулы — центра губернии — с самоварами, столовыми приборами, рабочим инвентарем и прочими «железками» тульских мастеров. Как этому крепкому мужику с явно чуждой новому времени густой бурой бородой удалось сохранить свою коммерцию в лихие годы Гражданской войны, никто не знал, но других предложений подобного товара и с таким размахом в городе давно уже не было, поэтому местные, считая его главным «капиталистом» и даже недобитком, монопольный товар все же брали.

Обычно Ваня не обращал внимания на Макарову продукцию, стремясь как можно быстрее попасть к лотку со сладостями бабы Проси, мастерски изготавливавшей, как она говорила «по древнему рецепту», разноцветные «петушки». Но в этот раз что-то новое разглядел острый детский взор среди приевшихся тульских никелированных вещиц. И форма и назначение предмета были неясны, что, конечно, сразу вызвало живейший интерес пацана. Таинственная симметричная стеклянная колба с «осиной талией» посредине, в нижней части которой был насыпан мельчайший песок, была обрамлена медной арматурой, соединявшей два диска. На ум пришел барабан времен Отечественной войны 1812 года, виданный Ваней на картинке в учебнике истории старшего брата — в руках у пехотинца, возвещавшего о начале атаки. Но это было что-то явно другое.

— Бать, а бать, а что это? — протянул Ваня руку в варежке в сторону странной штуковины.

— Это, Вань часы, только не обычные ходики, как у нас в доме, а песочные, — улыбнулся отец, при этом его усы «под Будённого» лихо поднялись вверх.

— А как же они работают без стрелок и шестеренок? — с округлившимися карими глазами спросил сын.

— А вот так! — встрял в разговор промерзший до костей Макар (стоявший под прилавком самогон и теплый овчинный тулуп все же не могли справиться со стужей и ледяным ветром), и перевернул часы.

Песок заструился тончайшей ниточкой вниз. Ваня заворожено вглядывался в начатое течение времени и, несмотря на стужу, досмотрел до момента падения последней песчинки на выросшую горку в нижней колбе.

— Видал, пацан, — сказал Макар, довольный возможности с кем-то пообщаться, — Ровно одна минута. Хошь проверяй, хошь нет!

Ваня посмотрел на отца. В его глазах была робкая просьба, да и не просьба вовсе, а затаенное желание иногда переворачивать «штуковину» и смотреть на движение песка длиной в минуту. Но он тут же отвел взгляд. Заготовленные матерью соления, которые принес на рынок отец, предназначались совсем не для этого — только для обмена на продукты, поддерживающие жизнь семьи из 12-ти человек.

Да, семья была огромная даже по тем временам — десять детей! Никаких особых благ многодетные семьи от едва стоящего на ногах государства тогда, разумеется, не получали, и жить приходилось несладко. Иван был у Дорохиных восьмым.

Но Ваня пользовался у Сергея Петровича (так звали отца) и мамы Марины немного «особливым» положением, который они тщательно скрывали от других детей. Родился он аккурат в Крещение, и имя свое получил в честь Иоанна Крестителя. Но самое главное, что Иван появился на свет «в рубашке» — в прямом смысле слова. Когда повивальная бабка вытащила плод, то узнать, мальчик или девочка, да и посчитать, как обычно, количество пальчиков на руках и ногах сразу не удалось. Ваня вышел из утробы матери в покрытой слизью белой оболочке, которая тут же прорвалась, и ребенок издал свой первый крик.

— Будет ему удача во всем! — воскликнула слегка косившая на один глаз повитуха, — В рубашечке сынок ваш. Люди говорят — в ней пойдет, дорогу найдет и домой счастливый придет. Совсем редко бывает! Виды-та я повидала, но и у меня такое впервые, — качала головой старуха, ополаскивая теплой водой кричащего Ваню.

Нет-нет, ребенка не баловали, но бывало мать невзначай да и приобнимет не по годам шустрого Ванечку, или отец, улыбнувшись в усы, потреплет непоседу по темным как смоль волосам.

И вот сейчас, стоя перед товаром Макара, что-то неуловимое заволокло глаза отца, когда Ваня отвел от него свой робкий взгляд. Да и вспомнилось ему, что Ванины именины на носу.

— Эх, Макар! Твой день сегодня! Отдавай часы за огурчики соленые!

И Сергей Петрович достал заготовленную женой для обмена банку. А торговец в это время рассматривал подвижное, с черными угольками глаз, лицо Вани, который в свою очередь не отводил взор от медно-стеклянного прибора.

Да Макар вдруг возьми да и скажи:

— Ладно, пацан, бери так! Видно вещица тебе под стать. Да похоже и ты ей приглянулся. Помни, иногда кажется, что ты что-то выбрал, а на самом деле выбрали-то тебя.

В густой бороде Макара показались сложенные в улыбку редкие зубы, и он протянул песочные часы не верящему в свое маленькое счастье Ване. Отец ухмыльнулся, но противиться не стал.

2

Шел третий год войны. С 1942 года, когда Иван Дорохин окончил краткие офицерские курсы (называемые по-военному хлестко — «Выстрел»), немало огненных верст было пройдено, и к 36-ти годам он — старший лейтенант пехоты — уже командовал гвардейской ротой. Быстро люди растут в званиях на войне... если остаются жить.

И всегда с собой Иван носил небольшую круглую жестяную коробку из-под леденцов, в которую в аккурат помещались карточка, где он был снят перед отправкой на фронт с женой Шурой, держащей на руках годовалого сына Серёжу, ну и, конечно, те самые песочные часы. Жестянка прекрасно помещалась в нагрудный карман гимнастерки. Комбат пару раз делал замечание, что, мол, «не по уставу», но, зная, что почти у каждого офицера есть своего рода талисман, с которым он идет в бой, обращать внимание на «нестроевую» выпуклость кармана старлея перестал. Тем более, что Дорохин всегда был душой компании: и песню подтянет, и анекдот расскажет, и меткую фразу бросит. Помимо этого, многие солдаты в его роте замечали, что их командир в атаку шел всегда не задумываясь, как будто и смерти-то нет, ну и она его, кажется, тоже немного побаивалась (видно помнила про «рубашку»). За это и уважали, и следовали за ним без сомнений.

С тяжелыми кровопролитными боями подошли наши войска к левому берегу Днепра. Тут бы отдохнуть, взять передышку, в баньку сходить. Но время нет! Командование ставит очередную задачу — форсировать водную преграду «с ходу», чтобы немец не смог подтянуть свежие силы к высокому правому берегу воспетой Гоголем реки.

Получив приказ из Берлина, изрядно потрепанные фашистские части бросились укреплять высокий берег Днепра. А уж в этом они были мастера! Доты, дзоты и пулеметные точки, защищенные колючей проволокой, на протяжении сотен километров плотно простреливали спокойные днепровские волны.

— Не только редкой птице, тут и мухе-то будет непросто, — указывая на мрачный противоположный берег, бросил Дорохин замполиту Сергееву.

— А ты не робей! Помни, что с нами товарищ Сталин! А впереди — Киев, хватит фрицам там хозяйничать. Да и жестянка твоя тебе помогает. Уж сколько боев и не царапины! И с личным составом у тебя все в порядке. Одна «ударная троица» чего стоит. Все составляющие успеха налицо! Уж в тебя-то я верю, гвардии товарищ старший лейтенант.

«Ударной троицей» в роте прозвали трех уникумов: алтайца-рядового по имени Ирбис Белéков, студента циркового училища ефрейтора Михаила Воронова и сержанта Петра Власова. Все они отличались огромной жизненной силой и особыми умениями.

Ирбис родился в горах Алтая неподалеку от Телецкого озера. Подобно представителю семейства кошачьих, в честь которого его и назвали родители, передвигался он мягко и неслышно. В узких азиатских глазах сложно было прочесть какие-либо эмоции. Но на поле боя со своей «трехлинейкой», оборудованной оптическим прицелом, алтаец был бог!

Когда надо было обезглавить идущее в атаку немецкое подразделение, Ирбис только и ждал приказа, чтобы начать «священнодействовать». Бывало уже после первых трех выстрелов (и как правило точно в голову), вражеская рота теряла главных офицеров и, конечно, инициативу, чем и пользовался Дорохин, поднимая своих солдат в контратаку. Иногда, казалось, что и в прицел-то Ирбис не смотрит, а бьет по своему наитию, но всегда точно в цель.

Когда братья по оружию просили его научить стрельбе, он говорил обычно:

— В лесу надо долго жить. Смотри за зверем и делай как он. Когда стреляешь — ты барс. Стереги добычу, не двигайся, не дыши, жди момента. Когда уверен — бей!

И учил он их, но мало у кого получалось так же чётко разить врага. А вечером на отдыхе сидел обычно Ирбис немного в сторонке от всех и что-то шептал винтовке на своем языке, вроде как заговаривал.

Ефрейтор Воронов пришел на фронт со студенческой скамьи, год не доучившись в Минском цирковом училище. Обладал он для фронта казалось бы совсем ненужными умениями. На турнике выделывал невероятные кульбиты, на руках ходил, сальто и фляки делал, фокусы показывал — предметы то исчезали, то появлялись, жонглировал любыми штуковинами в неограниченном количестве. Для фронтовой самодеятельности подойдет. Естественно, в роте Михаила сразу окрестили «Мишей-циркачом». А Иван, взяв это на заметку, решил применить его цирковые повадки.

Показал, как «работать» с ножом в рукопашной, и циркач за пару дней научился это делать так, что другие воины только диву давались. В ловких его руках лезвие сверкало со скоростью пропеллера истребителя, ну и летело всегда четко в цель.

С гранатами было еще интереснее. Мише-циркачу завязывали глаза и давали пять «лимонок» без запала. Перед этим вокруг в радиусе 20-30 метров расставляли пять ведер. Так что он выделывал! Сначала ими жонглировал «на публику», а потом гранаты разлетались четко в ведра, издавая характерный звук удара железа по жести.

Воронежец Петр Власов был типичный русский богатырь сродни Илье Муромцу или Никите Кожемяке. Огромный, как медведь, силы неимоверной и ростом в два метра. Когда поднимались в рукопашную, он отчаянно выдыхал «Ура!», звук, который все принимали за рев небывалого дикого зверя. Вражеская пехота, казалось, чуть замирала от ужаса, ну а остальные красные бойцы пользовались замешательством и бросались в схватку. А от саперной лопатки сержанта немцы разлетались в разные стороны, как стружка от пилорамы. В прошлом бою Петр был слегка контужен, поэтому приказы до него доходили больше в виде жестов.

Когда рота Дорохина подошла к Днепру, уже почти стемнело. Шел мелкий дождь, сапоги чавкали в грязи. В этом месте ширина реки была около километра — не самое широкое место, но вплавь быстро и скрытно вряд ли пересечь. С противоположного берега постоянно взлетали и падали осветительные ракеты. Прожектора прощупывали водную гладь. Слышались «контрольные» очереди пулеметов. Да и «мессеры» для профилактики проходили над водой.

Приказ уже получен — немедленно форсировать реку! Самый главный вопрос — на чем?

Иван собрал бойцов:

— Рота, слушай мою команду! Перед нами Днепр, а за ним Киев. У нас приказ немедленно форсировать реку, захватить плацдарм на противоположном берегу и обеспечить переправу остальных наших сил. Вражеский берег имеет усиленные заграждения, вода простреливается по всей площади. Но нас сейчас там не ждут, тем более ночью. Фашист взорвал все мосты, уничтожил все возможные плавсредства, поэтому необходимо проявить максимальную смекалку и находчивость, изготавливать платформы из подручного материала. Вперед!

И закипела работа! Кто находил бревна и сбивал в плоты, кто клал доски на старые автомобильные камеры, кто на скорую руку латал брошенные рыбацкие лодки. Сам Иван взял две плащ-палатки — одну свою, а другую подобрал на боле боя, расстелил их, набросал внутрь каждой сена, загнул края и закрепил, чтоб вода меньше просачивалась. Получилось два своеобразных поплавка, которые он связал двумя веревками на расстоянии 60-70 см так, чтобы между ними можно было лечь и плыть на груди.

Осмотрев плавсредства остальных, а они были примерно того же уровня (а кто-то вообще решил плыть просто на отдельных бревнах), Дорохин доложил комбату о готовности.

Получив «добро», Иван вышел из свежевырытой землянки, присел, достал из кармана заветную жестянку, открыл. Перевернул песочные часы, закурил, глядя в ночных вспышках на карточку столь далекой от него сейчас родной троицы. В важные минуты, особенно перед боем, он делал так всегда. Ровно минута и ровно одна папироса.

Вспомнился вдруг случай со льдиной из детства.

3

Ох, и шустёр был Ванечка, и любопытен сверх меры!

Как-то в начале весны (Ване уже исполнилось целых 11 лет!), когда ледоход на реке Венёвке только начинался, мальчик взял санки и решил покататься вниз с заснеженного крутого берега, сказав дома, что просто пойдет погуляет.

К слову, Иван зачитывался книгами Жуля Верна, одну из которых — «80 дней вокруг Света» — перечитывал постоянно. И разные образы бродили в уме пацана: о путешествиях, незнакомых местах, воздушных шарах, поездах и пароходах. Хотелось преодолевать большие расстояния, встречаясь с трудностями и приключениями. Да и фамилия его, по мнению многих в селе, была связана с дорогой, то есть с тем, к чему и стремился беспокойный Ванин темперамент.

Съехав несколько раз с горки, один раз эффектно перевернувшись и с хохотом выплюнув снег изо рта, Ваня решил усложнить задачу. Прикинул в голове траекторию поездки с тем расчетом, чтобы санки остановились у самого снежного краешка таявшей реки. Опасность нырнуть в ледяную воду слегка щекотала нервы, но парень подумал: «Затормозить всегда успею».

Разбежавшись как следует, Ваня прыгнул на санки. Полозья радостно заскрипели, скорость нарастала, ветер засвистел перед лицом. И неожиданно ледяной, ласкаемый первым весенним солнышком, край реки оказался совсем рядом. Иван применил «тормоза», ударив валенками в снег и подняв в воздух облако снега-поземки. Но его расчет «провалился»! Под снегом оказался лед, и санки продолжили свой путь к водяному фронтиру.

Когда до края реки осталось не больше двух метров, Ваня спрыгнул с санок, прокатившись еще метр кувырком и остановившись «под обрез» ледяной кромки. Санки же бодро ушли под воду.

«Ух, и влетит мне от бати!», — подумал сорванец. Санки в семье были одни на всех.

Внезапно послышался хруст льда, появилась трещина, которая за секунду отделила Ваню от берега, и свежеродившаяся льдина отчалила, начав свой обычный для весны путь по течению Венёвки.

А Ваню все это крайне позабавило. Он вдруг подумал, что это и есть начало большого путешествия, которое будет наполнено так искомыми мальчишеским умом новыми землями, людьми и приключениями!

Все прекратилось, по мнению Ванюши, слишком быстро. В деревне, находившейся в двух верстах ниже по течению, заметили «дрейфующего» на льдине парня, баграми прибили к берегу уже изрядно подтаявшую льдину, растерли начинающего промерзать «путешественника» самогоном, дали горячего чаю, расспросили, кто он и откуда. Ну а потом на попутных санях доставили к родителям в Гати.

Ох, и сильно же «влетело» парню за его эскапады. Ладно санки, самое страшное, что односельчане как по следам полозьев, так и по потонувшим салазкам определили, что Ванечка «утоп».

Мама Марина плакала, теперь уже, правда, от радости, что всё так счастливо обернулось, а Сергей Петрович, наградив сына тяжелым подзатыльником, в качестве дальнейшего наказания отправил его «подумать». А наказывали детей в доме так — сажали на специально стоящую для этой цели табуретку, втиснутую между печкой и умывальником, где определенное время сын или дочь должен был просидеть, обдумывая свой проступок.

В этот раз отец, помня о любимом предмете сына, решил использовать песочные часы в профилактических целях.

— Перевернешь часы шестьдесят раз и если поймешь свою вину, подойдешь к нам с мамкой и извинишься.

Волей-неволей пришлось «медитировать».

4

Дорохин снова собрал роту.

— Слушай мою команду! Оружие беречь от воды. Пулеметное отделение и ПТРщики — особое внимание! Всем рассредоточиться и держать самый низкий профиль! Патроны попусту не тратить! Ориентир сбора на противоположном берегу — камыши!

И добавил:

— Мы идем на смертный бой, товарищи! Будем же беспощадны к врагу. Клянемся, что отомстим оккупантам за всё: за муки наших соотечественников, за пепел наших домов, за нашу поруганную землю!

— Клянемся! — дружно ответили бойцы.

— А теперь вперед, ребята! Пора! — твердо сказал командир, понимая внутри, что для многих, а может и для всех — это последнее в их жизни «купание».

И началась переправа.

Ночь была темна и безлунна, что было только «на руку» нашим воинам. Гвардейцы бесшумно спустились в прибрежные камыши к замаскированным лодкам и плавсредствам.

— Что это у тебя за кракозябра? — негромко, с «подколкой» спросил Миша-циркач у сержанта Власова, указывая на причудливую комбинацию покрышек и досок, которая должна была держать на плаву огромную, весом в центнер, тушу Петра и его усиленный боекомплект — ППШ и пять дисков к нему.

— Чего?! — не расслышал контуженый сержант. — Опять твои прибауточки, небось? По шее бы тебе врезать для ума...А-а, ты про мой плотик, — догадался гигант, — так не смейся, у командира вообще на честном слове держится, а точнее — на сене!

— Полная тишина на переправе! — прозвучал приказ Дорохина.

Бойцы вступили в воду. Солдаты, подобно дельфинам, беззвучно скользили по днепровской глади. Время в гнетущей тишине, нарушаемой осторожными всплесками воды то справа, то слева, тянется безумно долго. Двести метров пройдено, вот уже и середина реки.

«Неужто не заметят?!», — подумал командир.

И в этот момент прожектор полоснул по передовой группе плывущих. Небо тут же осветили десятки ракет, застрочили пулеметы. Вода в Днепре закипела от разрывов мин и снарядов. Как дождевые капли врезались в воду немецкие пули.

Первые ряды форсирующих, находящиеся «на ногах» в лодках и на плотах, вопреки приказу беречь амуницию, стали «палить» в сторону высокого правого берега, прежде всего, чтобы придать уверенность себе перед лицом смерти. Но это была главная ошибка! Гитлеровцы сразу корректировали огонь, и наши бойцы, сраженные пулями и осколками, уходили на вечный покой на дно огромной реки. Десятки дорохинцев расстались с жизнью в эти минуты.

Тут же с нашего берега ударила по огневым точкам врага артиллерия. Фашисты прекратили огонь, стремясь укрыться от мин и снарядов.

«Как вовремя!» — промелькнуло в голове командира.

Ободренные мощной огневой поддержкой, гвардейцы прибавили что называется «водного шагу», сокращая расстояние до цели. Вот уже отчетливо видны нервные вспышки пулеметных очередей боевого охранения, а чуть дальше — оранжевые сполохи минометных батарей.

Берег приближался. Сто пятьдесят метров... Сто... Пятьдесят метров осталось до твердой почвы. И вновь, воспользовавшись затишьем, гитлеровцы нащупали прожектором подплывающих к берегу красноармейцев.

Недалеко от головной лодки разорвался тяжелый снаряд. Осколками убит пулеметчик, и так нужное в атаке скорострельное орудие ушло под воду. Следующим прямым попаданием потоплен плотик с тремя нашими пехотинцами.

Держа автомат над головой, Дорохин бросился в холодную сентябрьскую воду. Все бойцы, кто могут достать ногами дна, последовали примеру командира.

И поднялся огненный смерч! Нашим ребятам надо преодолеть тридцать метров под кинжальным огнем вражеских пулеметов до своеобразной «ниши» — непростреливаемой мертвой зоны, находящейся под вертикально спускающейся к краю речной отмели песчаной стене природного «карниза» высотой в два метра. На нем и находились в этом месте Днепра немецкие укрепленные позиции. Всего тридцать метров пробежать по песку!

...До укрытия добралось человек двадцать. Столько же осталось лежать на «пляже».

— Прикрываем огнем подходящие силы! — выдохнул приказ добравшийся первым до укрытия командир. Через секунду рядом с ним оказался Миша-циркач, которого вражеская пуля слегка «царапнула» по виску, кровь капала на лацкан гимнастерки.

— Ефрейтор Воронов, использовать гранаты! — приказал Дорохин, добавив, — покажи этим гадам, Миша, на что ты способен.

Немедленно «циркач» нанизал на проволоку дюжину «лимонок», опоясался этим «ремнем смерти» и выбежал из укрытия. Пробегая вдоль берега, чуть дальше от края гитлеровского укрепленного плацдарма, но так, чтобы не выходить из «мертвой» зоны, он подбрасывал гранаты, которые ложились точно на «полочку» немецкого «карниза» на расстоянии метров пяти-шести друг от друга. Завершив работу, Михаил забежал под карниз для «перезарядки».

Пара секунд. Цепной взрыв двенадцати гранат, похожий на адский фейерверк, сотряс «карниз», обвалив его в нескольких местах и сразу же посеял панику у гитлеровцев. Многие вражеские солдаты валились вниз, где их тут же добивали штыками. А пока циркач набирал себе новый «гранатовый ремень», остальные бойцы по команде выходили из-под карниза и автоматными очередями не давали немцам поднять голову, обеспечивая, тем самым, прикрытие причаливающим к берегу остальным бойцам. После трех таких проходов «циркача» рота Дорохина, вернее то, что от нее осталось после переправы, собралась снова вместе под прикрытием высокого берега.

«Человек шестьдесят, не больше, — подумал офицер, окинув взглядом своих бойцов, — время терять нельзя!».

Учтя двухметровую высоту отвесного сыпучего берега, на котором за колючей проволокой скрывалось около сотни оборонявшихся немецких солдат, Дорохин отдает приказ:

— Живые лестницы!

Солдаты быстро взбираются друг другу на плечи, выскакивают на обрыв и забрасывают оставшиеся огневые точки врага гранатами.

В первых рядах легко выпрыгивает с плеч нижнего человеческого «яруса» на край немецкого окопа Миша-циркач. Гранаты — в это раз уже не осколочные, а наступательные — ложатся точно в цель. Автомат завершает начатое.

Дорохин вскочил на бруствер. Из окопа в пяти метрах раненый немецкий офицер навел на него дрожащей окровавленной рукой свой Para bellum, в надежде прихватить на тот свет и одного советского «коллегу»... Но нож «циркача», прилетел в горло «фрица» быстрее. Командир кивнул Михаилу в знак благодарности.

Вдвоем наши парни подняли на плечах, кряхтя и матерясь про себя, стокилограммовую боевую единицу в лице сержанта Власова. Ужасный его закрик парализовал выскакивающих из окопов обалдевших гитлеровцев, и тут их настигала либо пуля из автомата, который великан держал в правой руке, либо саперная лопатка — в левой.

В полночь плацдарм захвачен.

Но у Дорохина осталось в живых только тридцать человек! А основных сил, которые по замыслу комбата должны форсировать реку следом, пока не видно.

По своему боевому опыту старший лейтенант знал, что эта «передышка» будет недолгой: гитлеровцы не смирятся с утратой тактической позиции, поэтому необходимо использовать каждую минуту, чтобы надежно закрепиться на «пятачке», а затем отражать неизбежные атаки и не допустить обратного прорыва вражеских сил.

Из оставшихся солдат Дорохин назначает командиров взводов, связных.

Приказывает:

— Окопаться в кустах в ста метрах от немецкой линии обороны! Там мы будем надежно укрыты и от авиации, и от снайперов и от вражеской пехоты, которая с рассветом, к бабке не ходи, двинется на нас.

— Рядовой Белéков!

— Я! — слышит командир голос алтайца, который только что «помолился» своей накалившейся от выстрелов в пылу атаки «трехлинейке».

— Разместится в кроне ближайшего дерева, при приближении противника подавать сигналы фонариком в сторону наших позиций — два длинных! Два коротких в ответ — принято, три коротких и один длинный — по врагу огонь!

— Есть! — ответил немногословный Ирбис.

Окопались, командир дал приказ доложить об оставшихся боеприпасах. Оказалось на всех — всего три гранаты, да и по паре-тройке патронов на ствол. Еще противотанковое ружье (ПТР)... и целых три заряда к нему!

«Не густо», — прикинул Дорохин.

— Как думаешь командир, скоро пойдут? — кивнув в сторону ближайшей проселочной дороги, спросил замполит Сергеев.

— Как светло станет, пойдут, никуда не денутся, пусть ребята отдохнут пока, раны перевяжут, поедят, если что осталось от сухпайка, покурят.

— Расслабляться-то нельзя! — перебил замполит.

— Да все готовы! — ответил командир дежурным тоном, с которым разговаривал с вечно въедливыми политработниками, — вот только с патронами беда, так что пойдем в рукопашную. Выбора нет.

— Одобряю — сухо выдал Сергеев и ушел к себе в окоп.

А Иван вытащил из жестяной коробки песочные часы. Перевернул. Закурил. Издали доносилась канонада, зарницы освещали светлеющее небо.

Передышка будет недолгой.

5

И точно, как по расписанию, с первыми лучами утреннего сумеречного света гитлеровцы активизировались. Провели минометную и артиллерийскую подготовку по недавним своим позициям на берегу. Из тридцати человек, окопавшихся в кустах, никого не задело.

«Правильно, что ушли», — подумалось Ивану.

Затем по прибрежной линии обороны прошлись «мессеры» с тем же результатом. Сразу же после Ирбис, засевший на дереве, подал сигнал о приближении вражеских войск. И через минуту на опушке леса в полуверсте от наших позиций показались две бронемашины с «крестами», за которыми следовали боевым строем немецкая пехота.

Командир внимательно рассмотрел в бинокль подходящий к ним вражеский механизированный «кулак». По его подсчетам, человек двести полностью укомплектованных боеприпасами автоматчиков, есть два пулеметчика. И на бронемашинах на полугусеничном ходу (впереди два автомобильных колеса, сзади — гусеницы) — по крупнокалиберному пулемету.

Позвал ПТРщика и связных.

— Как подойдут на расстояние уверенного выстрела, бей по передним колесам БТР. Сначала по ближайшей, — получил указания единственный оставшийся противотанкист.

Подползшим по-пластунски связным:

— Наши товарищи спешат навести переправу как можно скорее. Перед нами задача: отразить любой натиск врага, не допустить подхода его резервов! Стоять будем насмерть! Огонь без моей команды не открывать! По команде выстреливаем всё, что осталось, и — в рукопашную! Ирбису передать — убирает офицеров, затем пулеметчики... если хватит патронов.

Ближе подходят гитлеровская пехота, но пока не видит скрытых в кустах гвардейцев. Двести метров...

— ПТР, огонь!

Первый заряд подрывает колесо впереди крестоносной машины. Перезарядка. Следующий выстрел — задняя машина встала. Перезарядка. Третий выстрел — передняя машина загорелась.

«Молодец!» — подумал командир, и в это мгновение голова гвардейца, пробитая немецкой пулей, падает на приклад противотанкового ружья. «Снайпер засек пэтээрщика!».

Фашистские автоматчики, получив приказ после ориентировки снайперов, рассредоточились в цепь и двинулись в сторону кустов, где притаились гвардейцы. Заработал немецкий пулемет. Дорохинцы еще прочнее прижались к земле, без приказа не стреляют (да особо и нечем).

— Командир! — злобно зашипел окопавшийся рядом Сергеев, — Чего ждешь? Сейчас гранатами закидают!

— Ударим по моей команде, — огрызнулся Иван.

И через пару секунд, когда через кусты уже проглядывалась немецкая форма, он крикнул:

— Огонь!

Полетели оставшиеся гранаты, подкрепленные последними выстрелами из ружей. Ирбис, пока «фрицы» пытались прийти в себя после неожиданной контратаки, один за другим ликвидировал двух офицеров и залегшего было для подготовки оружия пулеметчика.

— За родину! За Сталина! В рукопашную! Уррра! — вскочил на ноги Дорохин и повел в смертельную атаку своих воинов, вооруженных теперь только пустыми винтовками с примкнутыми штыками, ножами и саперными лопатками.

Такого оборота событий гитлеровские пехотинцы точно не ожидали. А дикий рёв сержанта Власова полностью уничтожил их волю сражаться, тем более что последний оставшийся в живых немецкий офицер сразу же пустился наутек.

И произошло чудо! Фашистская пехота вдруг показала нашим бойцам свои спины и подошвы сапог, бросая на землю так необходимые гвардейцам автоматы с почти полным боекомплектом. Дорохинцы подхватывали оружие и били врагу в спину!

Циркач уже догнал последние ряды драпавших и начал расправу своим реактивным лезвием. Пощады не было. Вдруг его правую руку прошила пуля, нож выпал, Михаил припал к земле. Еще два солдата упало рядом, сраженные дальними выстрелами.

— Снайперы в лесу! Рядовой Белéков, ко мне! — а Ирбис был уже рядом, сжимая в руках новенькую трофейную немецкую винтовку, — по снайперам огонь!

— Есть!

И произошло еще одно чудо, на которое так рассчитывал командир.

— Рота, ложись! Белéков, огонь!

Как он распознал без оптического прицела трех немецких снайперов, засевших в лесочке, так никто и не понял! Однако после отчаянной снайперской дуэли, длившейся не более тридцати секунд, с одного из деревьев свалился первый замаскированный под листву снайпер, за ним — второй безвольно повис в ветвях. А о третьем в кустах на земле, которого вообще не было видно, знал только сам Ирбис.

— Путь свободен, командир!

— Ах ты, шаман! — вырвалось у Ивана.

И атака возобновилась. «Сматывавших удочки» гитлеровцев догнали и в пылу атаки били так, что остановить бойцов смог только командир, когда половина вражеской роты уже была уничтожена. Особенно не повезло тем, кто встретился с Власовым — пощады не было, только мясо летело от его саперной лопатки!

Собрав после сражения своих гвардейцев — а их осталось девятнадцать — старлей сказал устало:

— Спасибо, ребята!

— Служим Советскому Союзу! — неровно отвечали изможденные солдаты.

— Тридцать против двухсот, — подвел итог замполит, которому перевязывали голову, — и победили! Буду ходатайствовать о наградах для тебя и твоих ребят, гвардии товарищ старший лейтенант!

Дорохин молчал. Он курил и смотрел на сыпавшийся в колбе часов песок, вспоминая ушедших сегодня в вечный путь однополчан. И не знал он тогда, что в том месте, где его бойцы с таким трудом «взяли» берег, главные советские военачальники планировали лишь отвлекающий маневр, в ходе которого не рассчитывали на какой-либо существенный результат, по сути отправляя дорохинцев на верную гибель.

6

1926-й. Москва в этом году сильно пострадала от наводнения. Никаких речных каналов, призванных регулировать уровень воды в столице, еще не было построено, и с весенним паводком город затопило капитально. А в этом году еще и ежедневные проливные дожди подняли уровень воды аж на целых 8 метров! Москва-река вышла из берегов, нижние этажи домов в центре, да и на окраинах оказались в воде.

Ивану исполнилось 17 лет. Он вырос в высокого статного юношу-брюнета с черными, горящими из-под густых бровей глазами. По призыву государства всё мужское население Дорохиных бросилось помогать москвичам устранять пагубные последствия стихийного разлива реки. Это и помогло отцу — Сергею Петровичу — сначала задержаться в городе до того, как всё «устаканится», затем устроиться рабочим сцены в Большой театр, а потом и перевезти в столицу всю обширную семью. В коммуналке Дорохиным выделили аж целых 3 комнаты! Небывалая роскошь по тем временам.

Большой город впечатлил парня, привыкшего только к скромному провинциальному лику Венёва, да еще пару раз ездившего с отцом на закупки в губернскую Тулу.

Москва! Множество людей, Новая экономическая политика страны в самом разгаре! В центре города курсируют черно-никелированные авто, солидно прохаживаются с иголочки одетые нэпманы и их дамы. Набитые всякой-всячиной магазины. Рынки, где можно хоть «черта лысого» купить, рестораны. Весь этот антураж был крайне непривычен входящему во взрослую жизнь деревенскому пареньку.

Но самое поразительное случилось с Иваном в Большом театре. Нет-нет, на спектакли билеты достать он не мог, да и работавший в театре разнорабочим отец не мог обеспечить такой «шик» юноше. Но он брал частенько сына с собой помогать в мастерскую, как это было принято испокон веков на селе, показывал ему сцену, где вечером будет происходить действо, рассказывал о божественных звуках, доносившихся до него во время спектаклей.

Бывало Ваня стоит на темной сцене и с благоговением смотрит на пустые ряды зрительного зала, пытаясь представить, как он к ночи заполнится мужчинами в костюмах «с иголочки», под руку которых будут сопровождать ослепительные дамы — обо всем об этом он читал в книгах Золотого века русской литературы.

Когда отец был занят, а для сына работы не было, Иван ходил в своих мыслях по подсобным помещениям театра. Однажды он набрел на винтовую лестницу, которая поднималась высоко над огромным занавесом. Залез туда, окинул взглядом пустой зал. Увидел проход к другой, еще более узкой лесенке на самый верх в темноту.

Поднялся и туда. Подошел к двери, сквозь которую пробивался дневной свет. Она была закрыта на висячий замок, державшийся на расшатанных петлях. Чувство любопытства и предвкушение открытия не дали парню уйти от выхода в неизвестное. Он слегка налег плечом на дверь. Прогнившее дерево, державшее петли замка, поддалось, и дверь распахнулась.

Свет ударил в глаза, и перед ним оказалась огромная квадрига Аполлона, покровителя всех муз! Обычно Иван, как и весь народ, проходивший мимо фасада Большого, видел эту запряженную четверкой лошадей «повозку» только снизу, и она казалась крохотной скульптуркой. А тут он сразу осознал величие этого многометрового изваяния.

А за квадригой открылась Москва! В те времена крыша театра была, пожалуй, одной из лучших обзорных площадок города, с которой просматривалась вся Златоглавая. Красная площадь, Кремль, золотые купола соборов, мосты, Замоскворечье. Всё как на ладони!

Дух захватило! Ваня сел перед задранными копытами застывших в меди коней, достал заветные часы и пустил песок, любуясь древним городом. Через какое-то время он положил часы на бок, желая остановить время, задержать секунды наслаждения недоступным никому, кроме него в городе, величавым зрелищем.

Но снизу парня уже заметили. Перед колоннами театра стали собираться зеваки, милиционер засвистел в свисток. А по железным ступеням винтовых лестниц уже бежали люди...

7

Мысли старшего лейтенанта прервал приказ явиться в штаб.

Прошло три дня после форсирования батальоном Днепра. Комбат Иванов собрал ротных. На столе лежала свеженачерченная оперативная карта местности.

Получив указания старшего офицера по дальнейшему наступлению, командиры рот расходились.

Дорохин остался в штабе последним.

— Может быть чайку, гвардии товарищ старший лейтенант, — предложил комбат.

Осознавая, что это признак тяжелого поручения, после которого подразделение может и не вернуться из боя, Иван просто сказал:

— Товарищ майор, давайте к делу.

— Ишь ты какой ёжик. Хорошо, — согласился Иванов.

— Знаю о геройстве твоих ребят. Чуть позже представлю к награде. А сейчас роту твою мы укрепим. Много дать не смогу. Из личного состава полка при форсировании больше половины полегло, поэтому дополним тебя до сотни. И будет у вас особое задание, — продолжал он, указывая на карту.

— Обойдешь фрица справа, зайдешь ему в тыл через вот этот лесок в районе села Старые Петровцы, — обвел комбат зеленую зону на бумаге, — возьмешь вот эту господствующую высоту, — карандаш шел дальше, — и будешь держать ее до прихода основных сил. Выступаете на рассвете. Вопросы есть?

Вопросов не было. Задание было явно для разведроты, но приказы не обсуждаются.

Чуть забрезжил свет, а рота Дорохина уже подходила к лесному массиву в тылу врага. В лесу шли тихо и уже на выходе из березняка, на подходе к той самой безымянной высоте, о которой говорил комбат, в бинокль Иван разглядел деревенскую хату, окруженную тремя рядами колючей проволоки. По периметру стояли часовые.

«Не иначе, как штаб фашистского батальона», — прикинул старлей.

— Рота, слушай мою команду! Ставлю боевую задачу — разгромить немецкий штаб. Подойти как можно ближе, «снять» часовых, захватить расположение штаба. После этого взять штурмом прилегающую высоту. Нас здесь не ждут, поэтому воспользуемся фактором неожиданности. Дадим фрицам прикурить!

— Рядовой Белéков, — обратился командир к алтайцу, — засядешь на березе, откроешь огонь по часовым, когда мы вплотную подойдем к штабу.

Все бы прошло гладко, если бы не противопехотные мины, расставленные гитлеровцами на выходе из леса. Трое наших солдат погибли сразу, высоко взлетев в воздух. Остальные ринулись к штабу по «пробитому» человеческими жизнями коридору. Заработала винтовка Ирбиса. Часовые, не успев опомнится, полегли один за другим.

Хата была крепкая, из всех окон по дорохинцам был открыт автоматический огонь. С чердака заработал пулемет. Еще десяток наших полегло.

Пулеметчика Белéков «успокоил» быстро. Миша-циркач уже успел оббежать дом, мастерски побросав в окна гранаты. А сержант Власов стоял на выходе из дома и «принимал» всех выбегавших из штаба офицеров. Не повезло гитлеровцам! В живых из штаба не осталось никого.

Как и предполагал Дорохин, с укрепленной господствующей высоты выдвинулась немецкая рота автоматчиков. Иван разбил своё подразделение на три части — одна осталась в штабе, заманивая вражескую пехоту, две другие должны были незаметно зайти с флангов.

И вот, через 700 лет после Ледового побоища, план Александра Невского, только в миниатюре, вновь сработал против немецкой «свиньи». Пока спускавшаяся с высоты гитлеровская рота пыталась отбить свой штаб, с двух сторон ее взяли в «клещи» наши гвардейские стрелки. После уничтожения основных вражеских сил, защищавших господствующий плацдарм, выбить с высоты оставшийся немногочисленный отряд гитлеровцев не представило особой сложности.

Дорохин поднялся на самую высокую точку захваченной высоты, которую невольно «окрестил» «Три сосны и береза» — по растущим там редким деревьям. Вдали открылся сумрачный вид на Днепр, берега которого были изуродованы дымящимися воронками от разрывов снарядов и мин.

«Красиво, наверное, здесь в мирное время», — предположил офицер, глядя на магнетические воды великой реки.

Иван осмотрел окрестности в бинокль, расставил на позиции часовых, расположил в подготовленных немцами окопах пулеметные расчеты. Когда стемнело, пригласил взводных и особо отличившихся солдат в отбитый у гитлеровских офицеров штаб.

Дорохин, несмотря на смертельные задания для своей роты, берёг солдат, всегда старался дать им время на восстановление сил, особенно после тяжелого боя.

Пронырливый «циркач» сразу же нашел на кухоньке несколько бутылок трофейного шнапса, у печи стояла чудом сохранившаяся после штурма гитара. Там же сидел Ирбис, что-то нашептывавший своему оружию.

Разлили вражескую «огненную воду».

— Выпьем за наших погибших сегодня товарищей, не чокаясь. Пусть земля им будет пухом. Мы за вас обязательно отомстим фашистским подонкам! Помолчим минуту, вспомним об ушедших братьях по оружию, — сказал Иван и перевернул песочные часы. Ровно одна горестная минута...

Когда бойцы выпили и закусили трофейными консервами, натянутые в последние дни непрекращающихся атак нервы слегка отпустило.

— Ну, кто владеет инструментом? — взял в руки гитару командир, обводя взглядом собравшихся.

— Я умею перебором, — неожиданно для всех заявил Петр Власов.

Взяв немецкий инструмент, он его подстроил «на слух», переделав «классический» строй под цыганскую семиструнку. Затем начал брать аккорды толстенными пальцами. И как ни чуждо выглядела гитара в его могучих руках, играть он умел и любую песню подбирал сходу.

Петр низким бархатным голосом затянул:

«Бьется в тесной печурке огонь

На поленьях смола как слеза...

Все сразу подумали о своих оставшихся в тылу девушках, женах, матерях. Глядя на текущий в стекле песок, Иван вспоминал Шуру.

8

С Александрой Ваня познакомился в тридцать пятом в Борисоглебске, куда был направлен по распределению после окончания Томского института пищевой промышленности. Работать он начал по специальности в местном управлении государственных материальных резервов, распределяющих поставки продовольствия по огромной Советской стране.

На городской танцплощадке, где играл духовой оркестр, Иван заметил невысокого роста хорошо сложенную симпатичную брюнетку с эффектными серо-голубыми глазами. Пригласил на танец, и с этого дня они встречались почти ежедневно.

Шуре нравился подтянутый и уверенный в себе молодой человек. И ухаживал он активно, постоянно развлекал ее веселыми историями из жизни, анекдотами. Летом ходили в парки, зимой — на каток. Ну и в кино, конечно, где на фильм-то и не смотрели, а украдкой целовались, как делала до свадьбы вся молодежь того времени.

Через год на работе возникли большие проблемы, которые заставили Ивана и Шуру, уже подумывающих о свадьбе, расстаться.

Осенью тридцать шестого Дорохина пригласили «на беседу» в 1-й отдел Управления, где он работал. (Прим. В СССР задачей первых отделов была защита секретной, в том числе внутренней информации предприятия или учреждения).

Начальник отдела Осадчий, у которого была черта разговаривать с «гостями», глядя куда угодно, только не в лицо собеседнику, предложил Ивану «присесть» на стул, протянул пачку папирос.

«Ничего хорошего это не сулит», — промелькнуло в голове молодого сотрудника.

— Как работается, Иван Сергеевич? — вкрадчиво спросил Осадчий, закуривая и глядя в окно.

— Нормально работается, — ответил Иван.

— А начальник твой, как ты считаешь, надежный человек? Ничего странного не замечал? В разговорах, в поведении, — перевел взгляд на лампочку в кабинете «засекреченный» работник.

— Вроде всё в порядке...

— Вроде — у бабки на огороде... — и Осадчий посмотрел на портрет Сталина.

— Вот что, — продолжал он, — будешь внимательно следить за тем, как начальник себя ведет, что он говорит и каждую пятницу докладывать мне. Ну если не хочешь проблем, конечно... Ну, и повысим мы тебя со временем.

Из кабинета сексота Иван вышел, как оглоушенный. С детства он помнил слова отца: «Береги платье с нову, а честь с молоду! Будь порядочным человеком. Не предавай никого и никогда!»

Очень тяжело было на душе у молодого госслужащего. В Управлении уже начались первые «чистки», работники просто не приходил на работу на следующий день, а их места занимали «надежные» люди. Не «настучишь», так сам быстро попадешь в места, не столь отдаленные. А «стучать» Ване совесть не позволяла.

Решение родилось само собой. Судьбу нужно обмануть!

Тут же ночью Иван собрал вещи. Утром забежал в общежитие к Шуре, сказал, что его отправляют в Сибирь, обещал писать по письму в день. Забежал на работу, оставив в канцелярии заявление «по собственному желанию». И прямиком на вокзал.

Узнал, что состав со «столыпинскими» вагонами идет в Новосибирск и, недолго думая, запрыгнул в него.

Через неделю Шура получила письмо из далекой сибирской деревни, куда Ивана и привела судьба. И получала их девушка, как и обещал жених, ежедневно. Устроился он на лесосеке с такими же вольными лесорубами, как и он. И что характерно, во время работы до их бригады доносился стук топоров, прорежаемый время от времени выстрелами винтовок. Это неподалеку работали дровосеки, но уже другие — подневольные, охраняемые силами НКВД, некоторые из которых безуспешно пытались бежать.

По вечерам в избе у огня сидел Иван, разговаривал «за жизнь» с суровыми могутными мужиками. В часах тонкой струйкой бежал песок, а он вспоминал обворожительные глаза Шурочки.

Еще через год из писем своего друга и коллеги по работе Дорохин узнал, что Осадчего уже нет в 1-м отделе — самого «зачистили» благодаря доносу «доброжелателя». Тогда Иван рискнул вернуться и вновь устроился в свое Управление. Заматеревшего в сибирских лесах Ивана Сергеевича «органы» больше не трогали.

Обманул-таки Иван судьбу! Сделал ход первым, и выиграл.

А Шурочка встретила своего суженого со слезами радости. И свадьбу решили не откладывать. Через год родился сын Сергей. Еще через год началась война...

9

...До тебя мне дойти нелегко
А до смерти четыре шага...

Нестройным хором тянули слегка захмелевшие гвардейцы.

Весь песок в часах лег на дно колбы. Дорохин достал свою флягу, чтобы налить туда остатки трофейного шнапса «про запас», но увидел, что сделать это не получится. Висевшая во время боя на ремне ёмкость была насквозь пробита вражеской пулей.

— Не четыре шага, а четыре вершка... до смерти-то, — рассмешил остальных командир, показывая своим ребятам дырявую флягу.

— Вот что, бойцы, — уже серьезно продолжал командир, — До рассвета из штаба надо убраться и закрепиться на завоеванной высоте, окопаться и замаскироваться как следует. Фашисты будут атаковать, высота им нужна как воздух. А мы будем держаться, держаться до последнего!

Всё так и случилось. На бывший немецкий штаб с рассветом налетели бомбардировщики с крестами и сравняли хату с землей.

— Гитару жалко, — сочувственно сказал сержант Петров. Иван улыбнулся, те, кто слышал — тоже, вспоминая ночные посиделки.

После массированной артподготовки (гаубицы били в основном по тому месту, где недавно был штаб) на высоту потянулись подкрепляемые бронетехникой пехотные полчища врага.

Но защита была продумана великолепно. Пулеметы, ПТРы и минометы стояли так, чтобы с какой стороны холма ни подходили штурмующие, их встречали прицельным огнем из всех стволов.

А гранаты Миши-циркача летели так точно, что некоторый атаки «захлебывались» сразу. Потеряв за несколько секунд до трети личного состава, атакующие обращались вспять.

Надо ли говорить про постоянно менявшего свою огневую позицию Ирбиса, который после гранат «циркача» мгновенно «отстреливал» оставшихся в живых офицеров, снайперов и минометчиков, превращая нападавшую группу гитлеровцев в безвольную массу. Ну и самолетам доставалось от алтайца. Если «мессер» заходил слишком низко, Белéков открывал огонь по самолету. Пару раз попадал в двигатель, и немец падал, а один раз «снял» летчика, пробив фонарь истребителя.

Несколько раз самые отчаянные вражеские отделения добирались-таки до первой линии обороны гвардейцев, тогда старлей поднимал своих в рукопашную. И не было злей контратаки, где Власов «работал» саперной лопаткой... А остальные следовали его примеру, уничтожая живую силу противника со всей яростью, накопленной за годы отвоёвывания родной земли.

Восемь дней держались гвардейцы на безымянной высоте, отмеченной тремя соснами и березой. Многие из них полегли. Только треть роты уцелела... Но и склон высоты весь был усеян трупами гитлеровцев. Прошитый снайперской пулей, погиб в бою ефрейтор Воронов, тяжело ранен сержант Власов, контужен рядовой Белéков.

Лишь спустя восемь дней основные силы Советской армии добрались до несломленной высоты.

10

В мае 41-го Иван с Александрой и сыном Серёжей, которому тогда и года не исполнилось, командируются в Ригу, столицу уже советской Латвии (прим. Вошла в состав СССР в июле 1940 г.). В городском управлении Наркомпищепрома Иван Сергеевич получил должность начальника отдела.

В отличие от тяжелых жилищных условий переполненной столицы, где семье приходилось ютиться в крохотной коммунальной комнатке, здесь молодым Дорохиным предоставили персональную трехкомнатную квартиру!

— Вот это хоромы! — не могли нарадоваться на исключительные условия своего проживания Иван и Шура.

Но что-то было не так в этом раю. Хотя местное население и обращалось с русскими подчеркнуто вежливо, но всё же сторонилось представителей недавно «свалившейся как снег на голову» советской России.

В начале июня среди латышей поползли слухи о скором приходе «арийских властей», которые должны будут восстановить «историческую справедливость», вернув Прибалтике ее прежний независимый статус. И в это время на дверях командированных из Москвы стали появляться аккуратные и почти незаметные крестики, которые в первые дни войны сослужили страшную службу — действовавшие в Риге «под прикрытием» агенты Абвера врывались в квартиры советских представителей и уничтожали их на месте.

На двери Дорохиных такая метка тоже оказалась, но глаз Ивана, всегда отличавшийся особой наблюдательностью, приметил «новшество» и снял его с мыслями: «Не порядок». Только потом, когда по всей стране шли бои, он узнал о смертельном предназначении крестов.

22 июня. Жизнь страны изменилась в одночасье. Сразу же строже стали лица (но только не у латышей, конечно). На следующий день Иван провожал эшелон с Шурой и Сергеем в Москву, оставаясь в Риге «до особого распоряжения».

— Твои песочные часы... пусть они будут всегда с тобой, — обнимая мужа, сказала Шура, — я не суеверна, но чувствую, что они у тебя неспроста. Может, помогут в трудный час.

— Хорошо, хорошо, — слегка улыбнувшись, ответил Иван, — за них не беспокойся. Главное — береги себя и сына! А знаешь, что?! Раз мы ненадолго расстаемся, думаю на несколько недель, не больше, пока наши войска не выбьют немца из страны, возьми-ка ты их себе. Вернешь, когда мы увидимся, а это будет очень скоро! — и положил «жестянку» в шурины вещи.

Эшелон, в котором находились в основном жёны и дети находящихся в латвийской столице совслужащих, медленно отошел в направлении Москвы.

Но через несколько часов поезд настигли уже хозяйничавшие в родном небе немецкие бомбардировщики. После точного попадания «лопнул» паровоз, поезд встал. Жившие еще вчера в мирных условиях люди выбегали из вагонов, но их немедленно «накрывали» новые фашистские бомбы. Десятки трупов образовались рядом с уже горевшим эшелоном. Стонали раненые.

Александра схватила сына и узелок, в котором находились только документы и коробка с часами, и хотела было бежать. Но внезапно, после очередного разрыва авиаснаряда, она упала рядом с неживыми телами своих попутчиков.

Ранения не было, просто по какой-то неведомой причине ноги молодой женщины вдруг отказались идти. В ужасе Шура накрыла своим телом Серёжу, готовясь к самому худшему. Только что плакавший грудничок вдруг затих.

Остатки пассажиров бросилась по полю к близлежащему лесу, стараясь укрыться от сменивших бомбардировщики крестоносных истребителей... Безнадежно! Несколько групп «мессеров», по очереди «утюжили» из пулеметов спасающихся бегством беззащитных женщин и детей. До леса не добежал никто...

Через несколько часов к поезду для эвакуации убитых и раненых прибыли грузовики. Шура еще не могла ходить. Подняла руку. Её заметили, вместе с сыном аккуратно подняли на борт грузовика и доставили в госпиталь. На следующий день, способность ходить вернулась так же неожиданно, как и пропала при бомбежке.

Иван прибыл в Москву через несколько дней, где жена возвратила ему коробку с песочными часами, тихо сказав:

— Пригодились.

11

— Дорохин, к командиру!

Этот приказ Иван услышал уже в январе сорок четвертого, когда его полк с ожесточенными боями выбивал захватчиков из Западной Украины.

В штабе собралось еще с десяток соратников.

Командир полка объявил:

— Товарищи офицеры, за проявленное в ходе операции по форсированию Днепра мужество и героизм руководство приняло решение представить вас к высшей награде — званию героя Советского Союза! Через неделю с транспортным самолетом фронтовой авиации вы отправитесь в Москву, где наш всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин вручит вам золотую звезду Героя и орден Ленина. И всем увольнительная — 5 дней, повидайте родных.

Настроение в полку заметно поднялось. Краткая передышка в боях была использована с максимальной «выкладкой», играла гармонь, слышался смех у костра. И в целом ощущение было праздничное. Не сегодня-завтра врага прогонят с родной Украины! И хотелось жить, и хотелось быстрее завершить войну, и хотелось домой.

Через неделю за героями прибыл самолет Ли-2. Комполка выстроил награжденцев, пожал каждому руку и сказал:

— Возвращайтесь с медалями, братцы!

И двухмоторник взмыл в воздух, держа курс на Москву.

Однако страшная участь ожидала героев. Траектория полета пролегала через линию фронта. И вот когда счастливые офицеры представляли себе уже внутренние блистающие золотом покои Кремля и легендарного Калинина, вручающего им самую главную награду страны, в воздухе раздались разрывы зенитных снарядов. Летчики сохраняли спокойствие.

Вдруг послышался звук автоматической пушки истребителя.

— Мессеры! — услышали бойцы голос пилота.

Через пару секунд очередь прошила фюзеляж, убив сразу двоих офицеров. Через мгновение один из двигателей загорелся, и самолет стал терять высоту. Долгих двадцать минут летчики пытались выровнять аэроплан, чтобы дотянуть до нашей отвоеванной земли за линией фронта.

Резкий удар о землю. Иван потерял сознание...

Когда он открыл глаза, то понял, что находится в потерпевшем аварию самолете. Страшно болела голова — видно во время жесткой посадки Дорохин сильно ударился. С трудом выбравшись «на свет божий», Иван огляделся.

Перед ним предстала ужасная картина. Аэроплан, вернее то, что от него осталось, лежал на боку, одно крыло оторвано, двигатели горели, фюзеляж лопнул.

А вокруг самолета в неестественных позах были разбросаны соратники, которые так и не получат при жизни медалей героя... Иван проверил летчиков — живых нет.

«Вот те на!», — подумал офицер, вспоминая рассказы матери про свое рождение «в рубашке».

Следующей мыслью было: «Что же теперь?».

Начинало смеркаться. При ударе заветная «жестянка» вылетела, и Иван нашел ее в снегу в двух метрах от места падения самолета. Крайне обрадовавшись этому обстоятельству, он открыл контейнер, вытащил дорогую сердцу фотографию, перевернул песочные часы, закурил и задумался.

Затем с одного из летчиков снял наручный компас, сориентировался на местности и решил двигаться на восток. Из оружия при нем был только табельный ТТ.

Уже почти стемнело, когда офицер услышал лязг гусениц. Залег. По очертаниям и ярко белому кресту сразу понял — «Тигр». Танк остановился в двадцати метрах от Ивана, лежащего в высокой траве. Из люка вылез немецкий танкист, достал губную гармошку и стал наигрывать самое простое, что знало большинство гитлеровских солдат «Ах, мой милый Августин». Послышалась немецкая речь.

«Дело плохо, самолет упал в тылу у фрицев», — смекнул Иван.

Через минут пять немец залез внутрь башни, двигатели взревели. Дорохин взглянул на компас — машина направлялась на восток.

«Туда-то мне и надо».

В несколько прыжков Иван добрался до отходящего танка, как кошка вспрыгнул на броню «фашиста», танк рвануло.

Вот примерно так, мысленно погоняя двигавшего уже в кромешной темноте механика фашистской техники, офицер добрался до леса. Затем «Тигр» свернул на север, и Иван спрыгнул, добежал до деревьев и снова залег. Танк удалялся.

Всю ночь Иван шел по сугробам на восток, к линии фронта, боясь остановиться и заснуть. В январском лесу это было равносильно смерти.

Уже под утро на его след вышло несколько волков, видно почуяв легкую добычу. Пришлось применить ТТ. Руки замерзли, и курок плохо слушался окоченевших пальцев. После второго выстрела подошедший ближе всех серый хищник заскулил и упал. Сородичи продолжали смыкать круг. Когда уставший от многочасового перехода гвардеец с третьего выстрела отстрелил еще одного зверя, стая все же отстала.

Много еще часов шел Иван по лесу, затем вышел к линии фронта — к равнине, где еще вчера шел бой и вперемешку лежали тела своих и чужих солдат. Знакомая картина, ставшая уже привычной после бесконечных месяцев сражений.

— Стой, кто идет?!

— Свои, — еле слышно произнес с трудом передвигавший ноги от усталости и холода старлей.

А в штабе полка продрогшему до кости Ивану налили «для сугреву» спирта, и с удивлением слушали небывалый рассказ старшего лейтенанта-героя о поездке «домой» на «попутном» вражеском танке.

А свою награду Иван все же получил, но не в Москве, а в медсанбате, где он оказался после контузии.

В 1944 году Сталин утвердил звание «матери-героини», которая получила Марина Дорохина за своих десятерых отпрысков, среди которых был и Иван-герой. И сразу же после Великой Победы Калинин собрал в Кремле все семьи матерей-героинь, в которых рождены были воины, гордо носившие на своей груди Золотую звезду. Таких фамилий по всей огромной стране нашлось только шесть.

И состоялась-таки отложенная судьбой до мирного сорок пятого встреча с «всесоюзным старостой».

***

С боями рота Дорохина дошла до Праги.

8 мая сорок пятого в пригороде чешской столицы еще шли бои с остатками гитлеровских частей.

Вечером после сражения, в котором было разгромлено, как все хотели думать, последнее на Земле фашистское подразделение, дорохинцы сидели у костра.

— А что, капитан, когда победу-то будем праздновать? — весело спросил командира дослужившийся до прапорщика Пётр Власов, перебирая струны добытой им в Варшаве гитары, — Берлин же наш?! Да и Гитлер мёртв. Победили же!

— Вот в Прагу войдем, и, наверное, всё. Отпразднуем тогда как полагается, — улыбнулся командир, — Комполка сказал, что здесь последние фрицы остались. А с запада подходят союзники. Там им немцы, говорят, сдаются вообще без боя. Так что потерпи, не сегодня-завтра сменим мы форму на мирную одежду и заживем тогда...

— Меня в Воронеже невеста ждёт, — задумчиво сказал Власов, — красавица. Вот карточка.

Дорохин рассмотрел красивое русское лицо, вспомнилась Шура.

— Чуть-чуть осталось. Завтра уже будем фотографироваться в центре Праги. Красивый, наверное, город, если фашисты его не до конца испоганили.

Вдруг рядом с Иваном взвился песок, и вслед откуда-то прозвучал одиночный выстрел винтовки. Видно, в леске неподалеку прятался уцелевший после сегодняшнего боя эсэсовский снайпер, который явно хотел «под занавес» лишить жизни хотя бы одного советского офицера.

Белéков уже перезаряжал «мосинку», внимательно вглядываясь в сумеречный лес.

Следующая пуля немца ударила по карману Дорохина, где находилась жестянка. Свинец прошел рикошетом по железной крышке, отбросив Ивана на землю.

Ирбис выстрелил. Больше выстрелов не последовало.

— Всё, командир, нет фрица, — спокойно сказал алтаец.

Капитан поднялся, достал банку с часами, рассмотрел крышку.

— Гляди-ка, прапорщик. Спасла меня жестянка моя, — и протянул Петру слегка сплющенную капсулу.

Но не ответил русский богатырь, безмолвно лежавший рядом. Из его виска, в который попал рикошет, текла тонкая струйка крови.

Пережить это было непросто. Счастливое спасение не радовало. Пуля предназначалась ему, и Иван в сердцах бросил жестянку в костёр. Но через секунду загрубевшей от сражений рукой достал ее обратно. С судьбой не поспоришь, какие бы горькие сюрпризы она ни заготовила... Надо жить дальше.

Подошел к Ирбису, обнял его, поблагодарил. Из тех, кто с Дорохиным форсировал Днепр, он остался последним.

На следующий день, 9 мая, полковой фотограф сделал финальную военную, нет, уже мирную карточку, на которой капитан Рабоче-крестьянской Красной Армии Иван Сергеевич Дорохин стоит на Вацловской площади, на груди у него золотая звезда героя, а в руках — прошедшая с ним весь долгий боевой путь жестяная коробка из-под леденцов с фотографией семьи и песочными часами.

12

Июнь 45-го. Москва. Поезд с победителями прибыл на Белорусский вокзал.

Народ ликует. Играют духовые оркестры. Радостный шум и гам встреч. Вверх летят головные уборы. Кого-то «качают» на руках. Слезы и смех. На перроне военная форма перемешалась с яркими женскими платьями.

Иван увидел Шурочку, державшую за руку пятилетнего Серёжу. Побежал к ним, а они к нему. Обнялись. И слёзы, слёзы...

Что может быть крепче объятия, когда люди встречаются после долгих лет военной разлуки, в которой и сама возможность такой встречи кажется далекой и иллюзорной?!

И неожиданно понимаешь, что есть в жизни такие моменты, когда вся прошлая цепь событий твоей судьбы была не случайна, а из них выстраивается непростой путь Человека, о вехах которого не стыдно рассказать потомкам. И это был именно тот момент!

— Часы ведь с тобой? — спросила Шура, ласково поглаживая по карману гимнастерки мужа, где лежала жестяная коробка.

— Конечно, — прошептал на ушко своей любимой Иван.

— Я так и знала!

Возвращение отпраздновали ярко и самозабвенно, как не празднуется тысяча свадеб. Собрали всех родственников и друзей. Выставили во двор стол и поднимали рюмки и бокалы несколько дней. Звуки патефона перемежались гармонью и гитарой. Песни звучали без конца. Мирные песни.

Все, кто выжил в этой войне — заслужили и не такой праздник, а кто не вернулся — вечная им память!