Освобождение Будапешта

(Песня)

Возле вала, у самого склона,
Где был бой штурмовой напряжен,
Танк советский, в бою поврежденный,
Вражьей бандою был окружен.
Он стоял неподвижной громадой,
Но из танка не вышел никто.
Ведь присягу танкисты давали
Не сдаваться живым ни за что.
- Выходи, - им фашисты кричали, -
Из темницы железной на свет! –
Пулеметную очередь дали
Боевые танкисты в ответ.
- Не сдадитесь? Одно остается –
Вас бензином облить и зажечь.
- Большевик никогда не сдается! –
Прозвучала ответная речь.
Но проходит недолгое время,
И танкисты свой танк завели.
Расстреляли в упор всех фашистов
И на штурм свой танк повели.
Техник-лейтенант И. Тодосиичук

(Басня)

Разбойник мучился – не жил:
Добро чужое он любил,
Бросался в разные концы; -
Ножом и пулей угрожая,
Кой-где преуспевал,
С чужих полей снимая урожаи.
Понравилась разбойнику нажива
Войдя в азарт,
Решил он на восток пуститься.
Чтоб пузо поднаесть
И кровью теплою напиться.
Он к Волге
В раже устремился,
Но
С мордою побитой
Оттуда вспять пустился.
В Крыму теперь
Разбойника замкнули на замок.
Он рад бы отказаться от наживы.
Ему уж не до жиру –
Быть бы живу.
Но нам на то оружье и дано,
Чтобы не дать злодею улизнуть;
Чтоб в землю крымскую его отправить
Иль на морское дно.
Сержант С. Рогожин.

В жизни этой трудной,
В жизни боевой
По дорогам дальним
Я хожу с тобой.
Мы с тобою дружим,
Мы народу служим,
Бьем с тобою фрица,
Нас с тобой не тронь!
Припев:
Ты – моя шутница,
Ты – моя отрада,
Ты – моя забава,
Звонкая гармонь!

Я с тобой не мерзну,
Звуком ты тепла,
Песнею любовной,
Шутками мила.
Ты нас ободряешь,
Духом укрепляешь,
Перелив твой греет
Жарче, чем огонь.
Припев

И, пока в отчизне
Рыскает зверье,
Будем драться вместе,
Сердце ты мое.
Голос твой певучий,
Мой удар могучий,
На врага обрушим, -
Крепкие, как бронь.
Припев

Девушку напомнишь, -
Грустно запою.
Как свою отчизну,
Я ее люблю.
С фронта мы вернемся,
Славе улыбнемся,
Сталина прославим!
Пой тогда, трезвонь!
Ты – моя шутница,
Ты – моя отрада,
Ты – моя забава,
Звонкая гармонь!
Рядовой Петр Попов.

Вечер черный, черный.
Городской переулок пуст.
Крик застыл непокорный
У твоих окровавленных уст.
Руки назад были скручены
Озверевшим палачом.
Бездыханна, до смерти замучена,
Ты лежишь с оголенным плечом.
И не знаешь, глаза закрывшая,
Что пришли мы в твой город большой,
И что крик твой, навеки застывший,
Нас торопит на месть и на бой.
Рядовой Е. Судаков.

На переднем нашем крае
Бронебойщик молодой
Бронебойку проверяет, –
Завтра утром в бой.
Осмотрел ее, как надо,
Смазал ей затвор.
- Завтра, милая подруга,
Танки бить в упор!
Если вражий танк подлезет –
Знаю – ты не подведешь.
Я прицелюсь метким глазом,
Танк ты подожжешь.
Если вражьи самолеты,
Будут в воздухе кружить,
То придется, бронебойка,
Их на землю уложить.
Если немец пулеметом
Преградит пехоте путь,
То придется мне с тобою
На тот свет его смахнуть!
Будем бить мы, бронебойка,
Беспощадно по врагу.
И, покуда сердце бьется,
От тебя я не уйду!
Так вот, на переднем крае
Бронебойщик молодой
Подружился с бронебойкой,
Как с родной сестрой.
Младший лейтенант М. Ткачев.

Поглядела я на немцев, супостатов окаянных, и подумала: видать скоро наши объявятся.
Так оно и было. На второй день слышно стало, как пушки недалеко от нас стреляют. Фрицы заметались в хуторе, как крысы в горящей соломе.
Тут пришла ко мне Василиса Егоровна, наша соседка. У нее сынишка такой шустрый и сообразительный. Он разные чудеса с немцами да румынами устраивал. Петька его зовут. Так вот, он немцу подсунул вместо репейного масла, чем блеск на волосы наводят, какой-то клей. Он его из немецкого штаба утащил. Немец помазал волосы и лег, а утром у него все засохло, и расчесать волосы невозможно. Вместо волос на голове у фрица получился кизяк какой-то. Пришлось ему сбрить всю красу свою.
Да, приходит ко мне Василиса Егоровна ни свет ни заря и говорит:
- Агафия Феофановна, немцам конец пришел. Надо барахлишко, какое в хате есть, припрятать, а то – отступать будут, все заберут.
- Спасибочко, Егоровна, за предупреждение. Должно быть, надо подождать до ночи, чтобы фрицы не заметили, - отвечаю я, - все, что есть в хате, в погреб снесу, или в яме особой спрячу. А вот насчет картошки я уже позаботилась. Выкопала я ее, обратно в яму ссыпала и заховала.
Потом выхожу я из хаты, провожать Василису Егоровну, вижу, немцы роются в моем огороде. Так я и обомлела. Ах, дура какая я, - ругала себя, - зачем я картошку с погреба сюда пересыпала. Чего доброго, сейчас немцы найдут ее и увезут… Весь день немцы копошились в огороде.
Вечером, как только они ушли, я пошла к яме посмотреть, цела ли она. Гляжу: всюду какие-то ящички, да коробочки закопаны, а сверху чуть-чуть землей присыпаны. Около моей ямы колышек с дощечкой стоит, а дощечка с острым концом на картошку указывает.
Ах ты, собачье отродье, картошку стрелкой обозначили, - подумала я. Посмотрела вокруг – нет никого. Взяла я эту стрелку немецкую и переставила там, где стоял другой колышек с дощечкой, на которой какая-то надпись была.
- Пусть, - думаю, - в том месте поищут картошку мою. А дощечку с надписью принесла домой.
Тут как раз приходит опять ко мне Василиса Егоровна и с нею Петька. Я все рассказала ей. Петька взял табличку и прочитал надпись, потом покрутил, повертел в руках и призадумался.
- Давайте все вещи в погреб и сами айда туда, - говорит он, - а то вас всех немцы убьют за то, что вы их дело испортили.
Я поахала да поохала, но делать нечего было. Сунулись мы в погреб. Сунулись мы в погреб. Петька прикрыл дверь, а снаружи ту дощечку прибил, должно быть, чтобы в щель никто не заглядывал.
Сидим мы с Егоровной и дрожим, но чуем, немцы забегали по улицам: видать до боя уже рукой подать. Приспичило им, значит. Кричат, палят, а в погребе гул отдается. Тут близко, около нас, как ухнет! Земля в погребе аж затряслась. Потом еще взрыв и еще. Фрицы раненые верещат, а те, что целыми остались, подбегают к погребу, но сразу же убегают обратно, не решаются, видно, заглянуть к нам.
Потом все как рукой сняло. Стихло, и сразу же послышались русские голоса. А Егоровна лежит не жива, не мертва, а я ее тормошу – вставай, милая, – говорю я.
Подбегает Петька и открывает дверь. С ним русские солдаты.
- Выходите, тетеньки, - говорит он и весь светится, словно на празднике каком. Выхожу, и глазам не верю: в моем огороде фрицев убитых да повозок без колес – страх, сколько валяется.
- Батюшки, - удивляюсь я, - да что же тут произошло? А Петька мне говорит:
- Это ты наделала, бабуся.
- Та как же я? – не могу ума приложить.
- Ничего, ничего, признайся, мы свои, - говорит мне боец подает руку, поздравляет, а я гляжу на него и слезами заливаюсь от радости.
Потом Петька мне все объяснил.
- Ты, - говорит, - тетя выдернула в огороде колышек с надписью «минировано», а указатель для безопасного перехода переставила и немцы запутались на своих же минных полях и на своих же минах подорвались. А дощечку с надписью «минировано» я прибил к двери погреба, чтобы боялись заходить к вам.
А. Кешоков.

Зима проходит. Снега в поле нету.
Мы все уверены, - победа уж близка.
Ты пишешь: «Приезжай, мой милый, к лету»,
И от волненья дрогнула твоя рука.
Уехал летом я. И лето вновь приходит.
Лучи надежды светят мне в бою,
Я верю – за Турецким валом бродит
Победа, счастье. С ними я вернусь в семью.
«Когда?» - ты пишешь. Сам того не знаю,
Но помечтать немного не вредит.
А, может быть, и к солнечному маю
Победа нанесет нам радостный визит.
Зима проходит. Снега в поле нету.
Мы все уверены, - победа уж близка.
Мужайся, не горюй, поменьше сетуй!
И жди меня. До скорого… Пока!
Д. Сорокин.

От Полярья до Черного моря,
Всюду слышен сражения гром.
Истребители танков в дозоре
Ждут врага на посту боевом.
Скоро небо заблещет лазурью
И полей запестреет простор, -
В ясный день, в мраке ночи и в бурю
Бронебойный не дремлет дозор.
Нам сражений знакомы пожары,
Тверд и четок в походах наш шаг.
По броне мы наносим удары
Там, где только появится враг.
Вот команда звучит: «На колеса!»
Мчимся мы на машинах лихих,
И снаряды, подобные осам,
Жалят тело чудовищ стальных.
И хваленые варваров танки
Превращаются в пламя и дым,
Погребая в обломках останки
Ненавистной фашистской орды.
От Полярья до Черного моря,
Всюду слышен сражения гром.
Истребители танков в дозоре
Ждут врага на посту боевом.
Наводчик рядовой Алексей Жихарев.

Кайсан Кулиев

«На войне забывают любовь свою…»
Тот, кто эти слова сказал,
Никогда не бывал в бою,
Никогда не воевал.
Если б он знал, как в сердцах людей
На войне любовь велика,
Как чиста она в душе моей! –
Словно чистая сталь клинка.
Дни прошедшие предо мной горят,
Как лучи, прорезая тьму.
Пусть пуля врага никому не брат, -
Сквозь битвы я к тебе иду.
Перевод с балкарского В. Звягинцевой.

Когда ветер режет уши,
Боль становится остра, -
Выпить кружку кипяточку
Хорошо, брат, у костра.
Посидеть перед разведкой,
Написать письмо жене,
Закурить махорки едкой –
Вот и отдых на войне!
А потом, когда укроет
Сиваши густой туман,
Отправляешься в разведку
За фашистом в волчий стан.
Ты тепло костра с собою
В тьму ночную унесешь
И, вернувшись пред зарею,
«Языка» ты приведешь.
Старшина Иван Бурков.

Мокрый ветер гонит в море волны,
Сединой подернулся лиман.
Вдалеке лежит, как будто сонный,
Крымский берег, кутаясь в туман.
Там вдали, за серыми гребнями,
Слышен стон замученных людей.
Там фашисты топчут сапогами
Цветники приморских площадей.
Проклиная немца, мать седая
Волос рвет дряхлеющей рукой,
От врага ребенка заслоняя,
Падает с пробитой головой.
Вижу Севастополя руины
Сквозь ночной тревожный полумрак.
К нам взывает кровь людей невинных
И героев павших славный прах.
Без огней маяк стоит над морем,
Враг во тьму поверг свободу, труд и честь.
Все покрылось здесь кровавым горем,
Все зовет на праведную месть.
К мести! К бою! Воины, смелее!
Путь лежит сквозь сталь, огонь и дым.
Отомстим врагу мы, жизни не жалея,
За родной истерзанный наш Крым!
Младший сержант Ф. Ковальчук.

Когда допрос был закончен, пленный унтер-офицер заявил:
- Я имейт протест!
Начальник разведки вопросительно глянул на немца.
- Я имейт большой протест, - старательно выговаривая слова, снова заявил немец. – Он не имейль прафо взят меня уф плен.
Немец указал на стоявшую здесь же в хате снайпера Клавдию Сорокину.
- Он ест женщин, баришна. Женщин не имейт прафо войновать и взять плен мушин. Женщин дольшен знайт только дети, кухня, церков. Киндер, кюхе, кирхе! Я знать это фундаментно. Я есть доктор филезофии. Я жарко протестовать!
Еле сдерживая улыбку, начальник разведки с напускной строгостью обращается к Сорокиной.
- Товарищ младший сержант, как же вы так, а? Как вы смели его в плен брать, а?
Услышав строгие нотки в голосе советского офицера, немец торжествующе взглянул на Клавдию.
Та стояла и не знала – смеяться ли ей или всерьез оправдываться. Поймав в глазах капитана веселый огонек, Сорокина начала виноватым голосом рассказывать.
- Товарищ капитан, да ведь он сам полз прямо на мою позицию. В разведку, должно быть… Я заприметила блиндаж один. Днем там никого. А по вечерам немцы там шумят. Вроде, клуб там у них. Ну, я под вечер винтовку туда нацелила, колышками ее закрепила и жду темноты. Думала, как зашумят там, так я всажу им зажигательную.
Темно стало. Жду. Вижу в темноте бугорок какой-то виднеется на фоне неба. Не было здесь раньше такого бугорка! А бугорок, между прочим, движется ко мне. Слышу, кто-то ползет, тяжело дышит. И прямо на мою огневую. Я мочу. А когда он подполз, я приподнялась, шею его руками обхватила, голову к земле придавила так, что он носом в вспаханный чернозем въехал…
- Это безобразий! – визгливо прервал ее пленный. – Я буду рассказываль!.. Лейтенант Берг даваль приказ – разведка. Я есть зольдат, я шоль разведка. Она, она мне мешаль. Она мне сильно обнималь, нос – земля, рот – земля. Я не иметь никакой… э… вдохновение. Я имель никакой возможность кричать. Я билль зовсем сдохлий…
… Это, это все не есть тшесно! – снова взвизгнул немец и повернулся к Сорокиной. Увидев ее улыбающееся лицо и косы, заправленные под ушанку, он побагровел и на минуту лишился языка.
Стоявший у хаты часовой вздрогнул от взрыва смеха, вырвавшегося из окна. Расскатистый бас капитана переплетался с звонким хохотом Клавы.
Когда хохот утих, немец снова заговорил.
- О майн гот! Эс ист унмёглих! Я снова жарко протестовать! Я только утро здес увидель, что это женщин! Я имею заявить мое удивление! Я разговаривать с вами, как мушчин с мушчин. Я не войновать с баб…
Брови капитана насупились. Он стукнул кулаком по столу.
- А ну, хватит, господин доктор философии! Сорокина, отведите пленного к коменданту.
- Я, я, жарко протестовать, - пролепетал немец.
Оторвав приклад винтовки от пола, Клава взглянула на немца и строго сказала:
- Ну?
Немец передернул плечами и, опустив голову, двинулся к дверям.
Василий Перец.

Когда утихнет гром сражений,
Когда врагов мы разобьем,
В час отдыха и развлеченья
Найдем рассказывать о чем.
Вот тот, обстрелянный солдат –
Дрался за славный Сталинград.
Расскажет он о том, как долго,
Под сильным натиском врага,
Сражался на смерть он у Волги,
Сдержал железный ураган;
Как ринулся он в наступленье,
Громил врагов без сожаленья.
Другой – и речью и руками –
Поведает друзьям о том,
Как он с гвардейскими полками
Прорвал миусский фронт. Потом
Погнав фашистов до Днепра,
Их крепко бил у переправ.
И третий скажет свое слово:
- В боях был славен жребий наш –
Мы подвиг Фрунзе повторили снова,
Когда, форсировав Сиваш,
Сломив рубеж непокоримый
Мы немцев выбили из Крыма.
Со всех фронтов войны огромной
Придут солдаты в дом родной.
И о делах минувших скромно
Расскажут, гордые собой.
Прославится из века в век
Простой советский человек.
И москвичи, и ленинградцы,
Волжане и сибиряки
Расскажут, как умели драться
Они, сведенные в полки.
Как штурмом брали все преграды.
Как грудь украсили награды,
Как в дни войны народ весь русский,
Грузин, украинец, узбек,
Простой крестьянский белорусский,
Любой советский человек
Геройски бились за отчизну,
Ни крови не щадя, ни жизни.
Гвардии капитан И. Блохин.

Своими жадными руками
Ты грабил все и разорял,
Все то, что строилось годами,
Что я любил и сберегал.
Ты ужас нес, ты сеял горе,
Ты черные дела творил.
Моих сестер ты опозорил,
Старуху-мать мою убил.
Над безоружным издевался,
Ни в чем невинных отравлял.
Казнил детей, - и улыбался,
Когда ребенок умирал.
Да, каждый шаг твой – преступленье,
Твой след в крови. И, вот, сейчас
Ты мечешься, ища спасенья,
Но нет спасения для вас!
В боях под южным небом Крыма
Мы суд вершим над подлостью твоей.
И каждой пуле говорим мы:
- Убей проклятого, убей!
Старший лейтенант Б. Хорошилов.

Сидел унтер-офицер Лори Гайнц еще с одним фрицем. Сидели и грустили. Везде русские немцев бьют. Под Псковом. Под Тарнополем. Под Уманью. У Николаева. И здесь не весело. Словом –
Что там, что тут,
Все равно – капут.
Что было дальше? Вот выписка из показания пленного унтер-офицера Лори Гайница:
«Выпив три стакана водки, я окончательно опьянел и хотел найти свой блиндаж. Но никак не находил. После долгих блужданий я забрел на позиции русских. Когда я увидел русских солдат, то мне сразу почудилось, что мы овладели русскими окопами. Я поднялся во весь рост и скомандовал: «Вперед!» И попал в плен».
Лори Гайницу еще повезло: жив остался. Чаще бывает наоборот. Возьмем хотя бы Франца Ноль.
От награбленного украинского сала начал Франц Ноль заметно поправляться. И все ему казалось, обжоре, голодно. Но его «фрау» получила фото муженька, посмотрела на карточку и забеспокоилась. Вот дословный перевод ее письма:
«Полевая почта 18403-Д Францу Ноль.
Мой дорогой. Из твоих писем я вижу, что еда у вас неважная, и, несмотря на это, ты полнеешь. Это мне непонятно. Франц, иногда я боюсь. Если ты так потолстел, то когда-нибудь, когда понадобится бежать, ты не в состоянии будешь поспевать за товарищами и попадешь в руки русских.
Дорогой мой. Прошу тебя: будь осторожен, когда рвутся бомбы. А там, где необходимо, убегай заранее!»
Опасалась фрау Ноль не напрасно. Ее жирный Франц так и не смог поспеть за другими. Впрочем, недалеко убежали и те фрицы, что были худощавы и поджары. Все они попали в «котел».
Потому что –
Фриц толст или худ,
Все равно ему – капут.

Стамбул, 9 марта. (ТАСС).
Румынские власти, ограбившие население временно оккупированных ими советских районов, спешно сбывают теперь награбленное имущество, в связи с тем, что нет возможности его вывезти. В румынской газете «Универсул» помещено объявление, в котором говорится, что «заднестровское губернаторство» имеет в продаже значительное количество таких товаров, как кровати с матрацами, меховые вещи, эмалированные кастрюли, дверные петли и т.д.

Румын берет коммерческий зуд
Румыны объявление в газету дают.
Сколько благ, сколько посул
В газетенке под названием - «Универсул».
Игрушки, бусы,
Кастрюли, мех –
На разные вкусы,
Все для всех!
Матрацы пружинные и кровати
Приходите и выбирайте!
Все имеется в продаже –
И дверные петли даже.
Словом, –
Все, что награбили до сих пор,
Спешно сбыть торопится вор.
Откуда такой коммерческий зуд?
Это значит: румына бьют.
А спешки причину мы видим сами:
Красная Армия не за горами.
В.С.

Бег с препятствиями (кросс) – один из распространенных видов весеннего спорта.

Фриц мчится
Бит и бос.
Тяжелый для фрица
Нынче кросс.

Приехав из Магдебурга в Берлин, Вальтер Берг встретил на улице своего знакомого Курта Вермеля.
- А, дружище, ты еще жив? – спросил Вермель.
- О да, как видите, английская бомба еще не попала в меня, - ответил Берг, с опаской поглядывая по сторонам и на небо.
Так как они остановились около огромной воронки от авиабомбы, то мешали проходящим по тротуару. Старые знакомые отошли в сторону и остановились около табачного магазина. На двери магазина было написано:
«Отпускается по сигарете в одни руки».
Приятели долго расспрашивали друг друга о житье-бытье. Вермеля интересовало, часто ли бывают налеты в Магдебурге.
- Представьте себе, почти каждый день налетают и сбрасывают так много, что не сочтешь, - ответил Берг и, помолчав, спросил – а как у вас?
- У нас, можно сказать, по одной штуке на человека, - сокрушенно ответил Вермель. Потом помолчал с минуту и добавил: а может быть, даже по две на человека.
- Простите, вы, все-таки, уверены что по две? – неожиданно вмешался в их разговор прохожий в очках.
- Да, - ответил Вермель, не совсем понимая незнакомца.
Оба приятеля увлеклись разговором и не заметили, как возле них выстроилась огромная очередь. Болтливый Вермель обнаружил ее, поспешно спросил стоявшего сзади прохожего в очках.
- Скажите, что за очередь, что тут дают?
Тот выпучил глаза, очки съехали на самый конец морковообразного носа, и он с укоризной сказал:
- Позвольте, вы же сами сказали мне, что сегодня в одни руки дают две сигары!
Курт зло пробормотал:
- Я рассказывал своему приятелю, что в Берлине на человека приходится по две штуки английских бомб. А этот магазин шестой месяц ничем не торгует.
А. Кешоков.

В Симферополе, в офицерском кабачке сидит обер-лейтенант Отто Дранке и, потягивая вино, читает «Фелькише Беобахтер».
За соседним столиком сидят два офицера пропаганды, заворачивающие местной газеткой.
- Умы наших читателей возбуждены. Надо напечатать что-нибудь успокаивающее, - говорит один из них. – Вот, хотя бы о весне.
- Да, да, - поддерживает другой, - дать что-нибудь такое, мирное, идиллическое. Ну, хотя бы так: «Лучи солнца, прорвав…»
- Кто прорвал? – раздался испуганный голос Дранке! – Ради бога, кто прорвал?!
- Д успокойтесь. Луч солнца прорвал облака.
… Итак, прорвав облака, луч солнца окружил…
- Боже мой, кто окружил? Где окружил?
- … Луч солнца окружил сияющим венцом молодую черешню… Еще несколько дней – и вот, лопаются почки…
- Что лопается! Боже мой, я с ума сойду, что лопается?!
- Да почки, почки!.. «Скоро, грянет весенний гром…»
- Попрошу без намеков! – завопил Дранке, уже и так лопаются почки… Вон! Вон! – дико заорал он и грохнулся наземь.
На следующий день по залитой солнцем улице Симферополя двигалась процессия. Германское командование с почестями хоронило обер-лейтенанта Отто Дранке, павшего смертью храбрых от нервного удара. Оркестр играл похоронный марш под названием «Германия превыше всего».
В. П.

ДЕШЕВО продается место губернатора Бессарабии.
Генерал Олимпиаду Ставрато.

СДАЕТСЯ фриц, когда получает по морде.

Специально для Крыма
НАДУВНЫЕ ЛОДКИ
Изготовлены из обещаний фюрера.

К весеннему сезону
ЛЕГКИЕ ТАПОЧКИ
Удобны для бега.
Продаются во всех магазинах фирмы «Драпениндустри».

Переправа через Прут.
Через Прут румыны прут.
Но чрез водную преграду
Не уйти живому гаду.
Скоро наши поднапрут,
Гробом гадам станет Прут.
И счастливые улыбки
Расточать им будут рыбки –
Потому что для рыбешки
Будет досыта кормежки.
В.С.